Несколько лет назад киевский фестиваль «Молодость» устраивал украинскую премьеру «Огнем и мечом» Ежи Гофмана. На пике ожиданий прибытия творческой группы в пресс-центре фестиваля скопились журналистки. Они глубоко дышали и тянули одно-единственное – «Домога-а-аров»… Сегодня Александр Домогаров свел свое общение с прессой до минимума, и причин для этого более чем достаточно. «КиноДайджесту» представилась возможность взять у актера эксклюзивное интервью, когда он ненадолго приехал в Киев на съемки в картине с рабочим названием «Случайная встреча» (совместное производство кинокомпаний «Паноптикум» и «Триумф»). Вместо обещанных 30 минут наша беседа продлилась полтора часа.

Вопросы: Максим Черных.

Перед интервью мне было поставлено условие: никаких вопросов о личной жизни.

- Почему эта тема – табу?

- Начнем с того, что я уже год не даю интервью.

- Вам надоело терпеть то, что о Вас пишет желтая пресса?

- Честно вам скажу, мне по барабану, что обо мне пишут. Есть журналисты, которые понимают, что такое журналистская этика и с уважением относятся к понятию «профессия», идет ли речь об актере или о враче. А есть кровососы. И я сейчас не знаю, кто передо мной сидит, профессионал или кровосос. Это дело вашей чести.

- Вы могли составить впечатление обо мне судя по журналу, в котором я работаю.

- Если это журнал о кино, тогда почему вы вообще затрагиваете тему личной жизни? Я могу опередить все ваши вопросы. Я холостой, нормальный мужчина средних лет с чувством собственного достоинства, с пониманием того, что я сделал и делаю на этой земле. У меня есть замечательный сын, который сейчас вступает во взрослую жизнь. Он любит меня и мне этого достаточно. Все остальное меня не волнует. Я молчал почти год, смогу еще помолчать.

- С журналистикой разобрались. Как Вы относитесь к критике Вашей работы?

- Если критика умная, то нельзя быть недовольным. Я готов выслушать все от честных, достойных и понимающих людей, которых я за это и уважаю, но таких очень мало. Порядочных людей вообще чрезвычайно мало. От них я могу принять и критику, и похвалу. Похвала в тысячу раз приятнее, но критика в тысячу раз нужнее, потому что тогда начинаешь как-то ориентироваться в пространстве, усмиряешь собственное «я», понимаешь, что услышал вещи, над которыми нужно задуматься: он не со зла это сказал, не желая обидеть, но по уму, для моей же пользы. Поэтому я всегда очень внимательно относился к критике в мой адрес – но не к поверхностному обсуждению.

- Готовясь к интервью, я не нашел пояснений, почему после школы Вы выбрали актерскую профессию и поступили в театральное училище им. Щепкина.

- Я не могу сказать, что с детства мечтал о театральной сцене, хотя в силу ряда причин актерский мир не был для нашей семьи чем-то малореальным, далеким и труднодостижимым. В нашем доме часто гостили, как сегодня модно говорить, «суперзвезды». Решение о поступлении в театральный ВУЗ было принято мною вместе с отцом, в десятом классе, когда настала пора определяться с высшим образованием и уже было видно, что я скорее гуманитарий, нежели технарь, в отличие от брата. Понятие о профессии начало приходить гораздо-гораздо позже.

- Волновались на вступительных экзаменах?

- Да я не понимал ничего. Слово «армия» тоже было где-то далеко. Это теперь я волнуюсь, а в 18 лет… вообще, о какой профессии можно серьезно думать в этом возрасте? Возвращаясь к пониманию профессии. Был один случай, который я люблю приводить в пример. Я уже довольно долго прослужил в Театре Советской Армии, когда в 1991 году мы поехали на гастроли в Новосибирск со спектаклями «Дама с камелиями», где я играл Армана Дюваля, и «Павел Первый», где главная роль была у Олега Ивановича Борисова. Нас пригласили на радио, и меня спрашивают, мол, сыграли Вы, Саша, свою роль, или что-то не удалось? И я начинаю гнать какую-то пургу, как я все понимаю в этой профессии. А мне тогда говорят: вот Олег Борисов до сих пор считает, что он не сыграл в «Кроткой». В потрясающем спектакле, где он без дураков гениален, иначе не скажешь. Вот этот урок я запомнил на всю жизнь. Говорить, что ты что-то понимаешь в профессии, глупо и неблагодарно. Если думаешь, что все понял, значит, для актерства ты умер.

- Вам часто везет на встречи с людьми уровня Олега Борисова?

- Мне вообще везет в работе с партнерами и режиссурой. Я хотел бы назвать всех, но не смогу. Это Светлана Дружинина, Владимир Бортко. Буквально на днях закончил сниматься в картине «Глянец» у Андрея Кончаловского. Это подарок судьбы. Я работал у Ежи Гофмана, у Анджея Вайды – это тоже подарки судьбы. Не только в смысле профессии, интересного рабочего материала. В первую очередь, это ценнейшая школа жизни, которая учит концентрироваться по-настоящему на ценных и значимых вещах. Слишком много нас окружает мыльных пузырей, однодневок, которые появляются, но тут же лопаются и исчезают. Кому-то это интересно, мне нет. И наоборот, есть молодые, настолько выпуклые в своих проявлениях, что… Вот в «9 роте» все ребята хорошие, но среди них один – не буду называть кто – особенно, ядро в нем крепкое. Я могу его фамилию на листке написать и в конверт убрать, а через три года открыть, и мы с вами проверим, угадал ли я того, кто из них по-настоящему в гору пошел.

- Сейчас этих мыльных пузырей больше стало?

- Их всегда было достаточно, просто сейчас стало больше возможностей, больше этой мишуры, которая нас окружает. И деваться, вроде бы, некуда – составляющая профессии, но так от этого всего противно, так глупо, низко, отвратительно. И главное, кому-то это доставляет дикое удовольствие. (Морщится).

- Это как-то отражается на Вас?

- Я не посещаю никаких сборищ и тусовок. Покажите мне какой-нибудь журнал за прошедший год хоть с одной моей фотографией с таких мероприятий, кроме фотосессии с фестиваля «Лики любви», за которую мне сейчас стыдно.

- Я имею ввиду изменение профессиональных правил игры по отношению к Вам, появление новых требований, отвечающих «духу времени».

-Нет. От меня сложно чего-то этакого требовать. Я уже давно не подросток, меня не переделать. Мне сложно привить какое-то новое понимание таких вещей, как честь и достоинство. Я не люблю прессу, пресса меня не любит, потому что я открыто говорю: я не люблю журналистов, они мне сделали много зла. В последнее время все это приобретает какое-то ненормальное состояние… Вы начали с этого, и я хочу к вашему вопросу вернуться. Все совершается на потребу дня. Желтой прессе нужна обложка, чтобы продать тираж за два часа? Есть люди, которые заинтересованы в том, чтобы актера Домогарова представить в таком виде. Ступень пройдена, надо идти дальше. Сжечь, избить, ударить по профессии. Видимо, слишком много или слишком мало взяли и теперь пытаются мстить. А я как был одиночкой, так им и остался. В моем любимом мультфильме «Маугли» есть такой персонаж Акела. Случается, как и он, промахиваешься с людьми, а люди… дальше неохота об этом говорить.

- Пусть одна часть зрителей приходит на Ваши спектакли, прочитав желтую прессу…

- …чтобы убедиться, правда ли он такой алкоголик, как об этом написано…

- …но есть и те, кто ее не читает.

- Это уже другая категория зрителей. Но я люблю даже тех, которые читают – люблю, пока они в зале. Я для них играю. Они пришли, получили то, что должны были получить. А когда выходят за порог… За свои 43 года я встречал достойных людей. Они есть, слава Богу. Но их очень мало. Ясно, что абсолюта не бывает, все мы идем на компромиссы…

- В чем Вы сами готовы идти на компромисс?

- Я могу идти на компромисс в своей частной жизни, понимая, что хочу сохранить очаг, дом. Или в отношениях с сыном, потому что ему всего лишь 17 лет, он пока еще не разбирается в каких-то вещах, ему нужно уступить. Другое дело, что я не изменю своего мнения, но это тоже будет компромисс. Но, скажем, я общаюсь с вами, у меня устав моего монастыря, у вас – вашего, и я к вам со своими правилами не полезу, потому что тем самым я вторгаюсь в вашу неприкосновенную зону. С какой стати? С годами я до минимума сузил круг общения, оградил себя от вмешательства, спрятался за стеной и открыл бойницы. Бывает, снаружи залетает камень, но я сильный человек, выдержу.

- В интервью Вы говорили, что долго восстанавливаетесь после спектаклей…

- Смотря после каких. «Нижинский, сумасшедший божий клоун» давался довольно тяжело. Но, конечно, ты тратишься, когда работаешь серьезно, а не занимаешься показухой, при которой можно и пять спектаклей в день сыграть. Я так не могу.

- Сколько у Вас получается выходов в месяц?

- У меня сейчас три названия в моем любимейшем театре Моссовета – «Мой бедный Марат», «Сирано де Бержерак» и «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», я играю где-то семь-восемь спектаклей в месяц. Для меня этого достаточно.

- В свое время Вы играли в краковском театре в постановке «Макбета». Был ли этот проект временным, и получит ли этот опыт какое-то развитие?

- Да, «Макбет» временная и довольно давняя работа, но очень интересная. Не стану загадывать наперед, но вряд ли пойду на подобную «пробу пера» - физически очень непросто. Все-таки театр не кино, он требует полной отдачи. А тут пьеса была, прямо скажем, не простая, разумеется, на польском языке, плюс работа шла по европейской системе, то есть выходить на сцену приходилось каждый день, кроме понедельника… Меня редко спрашивают об этом, чаще про то, сколько выпил и с кем переспал. Вот что интересно. А потом умирает Артист, и все начинают хором стонать, какой он замечательный был человек, недоглядели. Наверное, надо подохнуть, чтоб все стало на свои места.

- У Вас случались неосуществленные проекты?

- Несколько лет назад я был довольно близок к тому, чтобы сыграть Распутина. Дико интересная фигура, я года два болел этим человеком. Ведь истину о нем узнать невозможно, потому что советская литература пишет одно, зарубежная – другое, заказные статьи – это третье, исторические справки – четвертое. Выстроить на такой шаткой основе цельный портрет очень сложно, значит, надо найти какую-то отправную точку , добыть хотя бы один крохотный камешек, из которых состояла эта человеческая глыба. Мы думали о театральной постановке. Если я играл исторических персонажей, то никогда не ставил себе задачу достоверно изобразить реально существующих людей – это невозможно. Мы не говорим персонально о Нижинском, мы говорим о художнике, об артисте. У моих героев примерно похожий жизненный путь, у одного чуть более крутой и трагический, чем у другого. Как ветви у дерева растут в разные стороны, но ствол один. Я играл людей, которые сгорали к чертовой матери. Они бы не смогли жить спокойно и размеренно, как нынешние живут. Андрюша Краско один из немногих, кто тоже вот так сгорел. Ему до восьмидесяти дожить характер бы не позволил…

- В последнее время стали появляться такие телепостановки, как «Идиот», «Доктор Живаго», «В круге первом». Это результат частной заинтересованности ил признак какого-то системного понимания того, что из одной «Моей прекрасной няни» не вырастет ничего разумного, доброго, вечного?

-Я надеюсь, это симптом выздоровления, или, по крайней мере, признак того, что болезнь развивается в правильном направлении – от сериального, «мыльного» движения… Хотя я не считаю, что «Марш Турецкого» или «Бандитский Петербург» это «мыло». Это полноценные работы, имеющие право на существование. «Мылом» они становятся, когда начинается тиражирование. Понятно, что «Бандитский Петербург-6» никакого отношения к «Бандитскому Петербургу-1,2» не имеет и иметь не будет. Так что мы переболели ветрянкой, а теперь подхватили более «взрослую» скарлатину. Неожиданно для себя выяснили, что у нас могут появляться постановки, которые представляют предмет для серьезного разговора и элементарно заставляют человека взять в руки книгу. Не секрет, что после премьеры «Идиота» в Москве был скуплен весь Достоевский, и многие узнали, что вот какую замечательную книгу написал Федор Михалыч. После спектакля о Нижинском бабушки, торгующие в фойе литературой о нем, оставались стоять за пустыми прилавками. Лично я этим гордился – значит, мне удалось что-то такое зацепить в человеке, который пришел в зал, ни сном ни духом не понимая, что это за Нижинский такой.

- После двадцати лет в кино и театре Вы нервничаете, стоя за кулисами перед выходом на сцену?

-Ну, это нужно меня знать – я с ума схожу. Вот снимок театра оперы и балета в Тель-Авиве (показывает заставку на мобильном телефоне). В этот театр приезжают настоящие суперзвезды уровня Пласидо Доминго. Зал 1600 мест. «Потянуть» его непросто. Мы собирались давать в нем «Сирано де Бержерака». И вот днем передо мной пустой зал, в который придут 1600 человек – если придут, потому что израильский зритель специфичен, он очень избирательно посещает театр. А вечером у нас был аншлаг, и в финале публика встала. Для меня это была награда, и я понял, что не зря ем свой хлеб. А теперь спросите, волнуюсь ли я перед выходом на сцену…

- А за что Вам в Щепкинском училище платили именную стипендию на четвертом курсе?

-За отличную учебу. Я не был круглым отличником, у меня стояли «2» по истории партии, политэкономии и еще «2» по истории зарубежного театра, которую я потом пересдал на «4». Не знаю, как сейчас, но в мое время студентов оценивали по актерскому мастерству. Педагоги ходили на спектакли, и если ты им нравился, то, считай, что остальные экзамены у тебя в кармане. Но попадались и принципиальные экзаменаторы, так что зарубежный театр все-таки пришлось учить. А вообще, я хотел учиться. Курсе на третьем я понял, куда я попал, но основы понимания профессии пришли в Театре Советской Армии, где я первое время учился набивать половик особыми гвоздочками, собирал-разбирал декорации и оркестровую яму, подвешивал занавес, будучи сам актером по диплому. От спеси и следа не осталось. Потому что после четвертого курса ты – гений, а стоит один раз набить половичок, и сразу берешь в толк, кто ты есть на самом деле.

- Когда Вы испытали ощущение, что не ошиблись с выбором профессии?

-М-м-м, даже не знаю. Наверное, я понимал, что ничего другого-то я не смогу. Говорят, что талантливый человек талантлив во всем. Не знаю, может быть, я не талантливый? Я не умею другого, и уже поздно учиться чему-то еще, а я хочу в этой профессии глубже себя понять. К счастью, актерство настолько многогранное и уникальное занятие, когда тебе удается прожить десятки разных жизней. Морган Фримен замечательно сказал о переходе от роли к роли: «История пройдена. Можно начать другую». Копаться в роли – это громадное удовольствие. Раньше я этого не понимал и не могу сказать, что жутко люблю репетиционный процесс как таковой, но теперь вошел во вкус этого бесконечного погружения, когда ты уходишь в материал все глубже и глубже. Один мой знакомый сценарист недавно закончил, кстати, историю о Распутине, и жаловался, что эти копания почти довели его до инфаркта – Григорий в этом смысле мстительный человек. Но в своих изысканиях ты можешь дойти до таких пределов, что в башке все переворачивается. Это крайне интересно.

-А куда девается накопленный, но не попавший на экран материал? Он ведь весь не помещается.

-Конечно, не помещается. Замечательно рассказывал Михаил Ульянов: когда у Пырьева он играл в «Братьях Карамазовых», постоянно ходил с пачками книжек, что-то выписывал из Достоевского. И когда он понял, что слишком большая роль, не справиться ему, мудрый Пырьев сказал: «Не надо, Миша, за все хвататься, ты хотя бы песчинку сыграй. Это тот самый камушек, из которых глыба состоит». Давайте я вам покажу, как у камушка сверкает грань, а вы дальше сами додумайте, какой может быть целая глыба. И здесь театр выигрывает у кино, потому что спектакль живет, и ты можешь открывать у этого пресловутого камешка новые грани.

-В Вашей фильмографии есть работы, об отсутствии которых Вы бы не стали сожалеть?

-Да, они есть, правда, их немного и я не хочу о них говорить. Я знаю, почему они такие получились. Мы все живые люди, и не всегда можем с собой совладать в какие-то моменты. Взял работу, а потом думаешь: зачем оно тебе надо? Ну, например, чтобы не сидеть без дела.

- Актер должен быть все время занят?

-По возможности, да. На этот счет есть мнение, что нужно выдерживать паузы, но я трудоголик и не могу ничего не делать. Мне плохо становится.

- У Вас есть персонажи, к которым хочется вернуться, проще говоря, сняться в сиквеле?

-Нет, они уже сыграны. Не то чтобы их надо забывать, просто это прошло, и все. Не надо возвращаться. Я пробовал остаться в «Бандитском Петербурге» в четвертой, пятой части, но это было нереально, все разваливалось. Настоящие адовы мучения, которые не оправдываются деньгами.

-Абсолютному большинству зрителей Вы известны по сериалам, и другого Домогарова они не знают. Вас это устраивает?

-Я не пытаюсь ломать эту ситуацию. Но только в этом году я снялся в трех полных метрах. Правда, один из них это кино «не для всех», экранизация пьесы Горького «Старик», которая не выйдет в широкий прокат. Все артисты работали практически бесплатно. Но мне было интересно. Потом, на мои спектакли приезжают люди из разных концов страны, и я знаю, что они будут выходить из театра довольные. За это я ручаюсь. И, наконец, я совершенно не стесняюсь своей работы в сериалах.

-Расскажите о картине «Случайная встреча», в которой Вы снимаетесь сейчас в Киеве.

-Это тоже полный метр, мелодрама, снимает молодой режиссер Александр Кириенко. Что получится, не знаю, но в сценарии есть «мясо». Плюс очень хорошая команда – Саша Балуев, Алена Бабенко, ваш покорный слуга. То, что я видел по материалу, меня устраивает. Правда, монтажные ножницы это страшная сила, но посмотрим.

-Благодарны ли Вы случаю за то, чего достигли в профессии?

-Его величество случай… отвечу вам твердо и уверенно: я никогда сознательно не пытался всем понравиться. Я никогда не упрашивал режиссеров снимать меня в кино. Я никогда не жертвовал своей ночной жизнью, чтобы что-то получить. Все, что у меня есть, я получил честно. Наверное, я был нечестен по отношению к своему организму.

-Последний вопрос. Вы говорили, что актерство помогает Вам понять себя самого. Какой Домогаров открылся Вам в ходе этого самокопания?

(Смеется.)- Я хороший. Добрый, злой, но хороший. Таким меня сделали. Вообще, я больше добрый по сути, и это знают все, кто со мной общается. Закончу словами из «Сирано»: «Я не стекло, не разобьюсь, но бить меня не надо».